«ОН БЫЛ СИЛЬНЕЙШИМ...»
Во время чемпионата мира 1967 года в Вене «Советский Спорт» попросил журналистов ведущих газет, радио и телевидения назвать символическую сборную мира. Лучшие игроки сборных СССР, Канады, Чехословакии и Швеции составили десять пятерок, и только один хоккеист был единодушно назван всеми корреспондентами — Анатолий Фирсов!
Да что там корреспонденты, Фирсова признавали сильнейшим и такие известные в хоккее специалисты, как тренер сборной Швеции А. Стремберг и тренер «Сан-Луис Блюза» С. Боумен. «Мне,— говорил последний,— остается только мечтать о том, чтобы заполучить в команду игрока, равного по способностям Фирсову!» «Ваш Фирсов,— вторил ему прославленный вратарь сборной Чехословакии В. Надрахал,—хоккейный ди Стефано! Встреча с ним бросает вратарей в жар. Я уверенно чувствую себя только тогда, когда его нет на поле!» «Фирсова,— заявлял канадский арбитр В. Ван-Дилен,— с распростертыми объятиями взяли бы в любой клуб НХЛ!» Комментарии, как принято говорить в таких случаях, излишни.
Анатолий Васильевич Фирсов родился 2 февраля 1941 года в Москве. Еще юношей он начал играть в русский хоккей в команде завода «Красный богатырь». Очень скоро боевитого и прекрасно катавшегося юношу заметили и пригласили в московский «Спартак», где он и отыграл три года. Но уже осенью 1961 года Анатолий оказался в великом ЦСКА.
Конечно, тогда многие хотели играть в прославленном клубе, откуда вела прямая дорога в сборную. Да и материальные условия для выросшего в весьма необеспеченной семье Анатолия играли далеко не последнюю роль. А в ЦСКА ему обещали помочь с квартирой, да и лишние деньги за погоны, которые он никогда не носил, тоже не мешали. Ведь ни о какой Европе или уж тем более НХЛ в те времена нельзя было даже и мечтать. И все же главным в переходе Фирсова в ЦСКА было, наверное, не это. В «Спартаке» он мог навсегда остаться в тени великой старшиновской тройки, а выйти на ведущие позиции с игроками, которые значительно ему уступали, было практически невозможно.
Ну и, конечно, Фирсову очень хотелось поиграть под руководством Анатолия Тарасова. Забегая вперед, скажем, что он стал самым любимым хоккеистом Тарасова, считавшего его величайшим игроком советского хоккея. В ЦСКА Анатолий стал играть вместе с уже повидавшими хоккейные виды Леонидом Волковым и Валентином Сенюшкиным, неоднократно выступавшими с Игорем Деконским за сборную СССР. Конечно, выйти на первые роли в команде, где был собран почти весь цвет советского (да и мирового) хоккея, было сложно, и остается только поражаться трудолюбию и таланту Фирсова, уже очень скоро заставившего говорить о себе.
Впрочем, этому можно было и не удивляться. Все, что ни делал на поле Фирсов, он делал легко и непринужденно, и всех видевших игру этого блестящего мастера поражала его бесподобная техника. Однако специалистов еще больше поражала необыкновенная скорость его игрового мышления, и порою даже самым искушенным из них казалось, что игра Фирсова состоит из осеняющих его свыше озарений: находясь даже в самых безнадежных ситуациях, он умудрялся находить из них самый достойный выход. Отмечали и его необыкновенное исполнительское мастерство, что особенно ценится в современном хоккее, в котором хоккеист практически уже не играет на свободном пространстве и «чистых», как это принято говорить, шайбах.
Изумляло и его блестящее катание, заложенное в нем еще русским хоккеем с его огромными пространствами для маневра, да и фехтовал он клюшкой так, как, пожалуй, до сих пор не умееет никто. Ну а по объему совершаемых им действий, их разноплановости и неожиданности тактических решений он уже тогда превосходил всех своих предшественников, игравших на левом краю. Но все же самым впечатляющим было то, что мысль и ее исполнение сливались у него в единое целое, что создавало известную сложность для его партнеров.
Фирсов никогда не был одинаковым, играть с ним было далеко не так просто, как это казалось с трибун, и его партнеры должны были постоянно находиться начеку, поскольку его выверенные и зачастую скрытые от противников пасы надо было предугадывать и им. Поражала в его таланте и другая особенность. Он никогда не был удовлетворен сделанным и постоянно искал в игре новое и нестандартное. И когда Анатолий Тарасов, увидев в исполнении Ульфа Стернера финт клюшка — конек — клюшка, предложил попробовать его Фирсову, тот со свойственным ему фанатизмом принялся отрабатывать этот весьма сложный для исполнения прием, который для него был неудобен вдвойне. Анатолий играл на левом краю и мог подрабатывать шайбу себе «удобной» правой ногой не к воротам, а к борту. И каково же было удивление Тарасова, когда всего через неделю Фирсов в очередной календарной игре с блеском начал применять этот действительно в высшей степени эффектный и эффективный прием, раз за разом оставляя ничего не понимавших защитников у себя за спиной.
Пробовали ли освоить этот финт другие? Да, конечно, пробовали. Но так, как исполнял этот технический прием Фирсов, его и по сей день не может сделать никто. Что, конечно, объясняется не только его талантом, но и поражавшим даже игроков ЦСКА трудолюбием и необычайной жадностью до тренировок. А ведь это самое неприятное в жизни любого спортсмена. Ведь там нет ни ревущих от восторга зрителей, ни щелкающих камерами фотокорреспондентов, ни цветов, ни музыки, и по сути дела на тренировках спортсмен соревнуется с самим собой.
Трудно сказать, были ли тяжелейшие тренировки — а Тарасов не щадил на них никого — в самом деле постоянным праздником для самого Фирсова, можно только отметить, что выкладывался он на них всегда полностью. «Многие,— говорил он в одном из своих интервью,— восхищаются моим очень сильным щелчком.— Но если бы они только видели, сколько железа мне приходится возить по полу на тренировках, то вряд ли бы удивлялись». Более того, «наевшись» в общей группе, Анатолий оставался в зале и еще долго возил по полу блины от штанги. И как тут не вспомнить, как после нескольких страшных по силе щелчков Фирсова по воротам сборной Швеции на Олимпийских играх в Саппоро шведский вратарь, охваченный паникой, чуть ли не прятался от летевших в него с огромной скоростью шайб! Однажды Фирсов попал в шлем Александру Сидельникову, и вратаря увезли в больницу в бессознательном состоянии.
По современным меркам Фирсов не выглядел таким прирожденным бойцом, как, скажем, Александр Рагулин или Иван Трегубов, и тем не менее он был достаточно жесток в игре, никогда не избегал силовой борьбы и, когда надо, оборонялся не хуже любого защитника. Но и здесь проявлялась необыкновенная скорость его игрового мышления. Ведь в любом столкновении очень важно в считанные доли секунды расчитать время и либо уйти от защитника, либо сбить его самого. Не случайно он проверял себя на тренировках в игре против таких могучих защитников, как Александр Рагулин и Олег Зайцев. Другое дело, что для Фирсова, всегда державшегося на льду по-джентльменски, игра в корпус никогда не являлась самоцелью и диктовалась только необходимостью. И нет никаких сомнений в том, что, обладая очень большой силой, несмотря на свои в общем-то средние физические данные, Фирсов не потерялся бы и в сверхжесткой, а порою и жестокой НХЛ, доведись ему поиграть за океаном.
Конечно, в жизни любого большого спорстмена его успехи во многом зависят от его семьи. Фирсову повезло и здесь, и даже Тарасову казалось, что его спутница жизни Надежда точно так же создана для роли образцовой жены хоккеиста, как сам Анатолий был создан для хоккея. Она делала все, чтобы Анатолий всегда находился в форме. Впрочем, говорить с Фирсовым о строгом соблюдении режима было бессмысленно. Он и в этом намного опередил многих современных мастеров хоккея и футбола, отправляющихся за границу и не выдерживающих сравнительно свободную жизнь западного спортсмена.
Он был слишком предан хоккею и любил в первую очередь его в себе, чтобы нарушать режим или сознательно уходить от нагрузок. Великий мастер, он, как никто другой, понимал, что именно этот режим и нагрузки и сделали его тем самым Фирсовым, чья игра восхищала миллионы любителей хоккея во всем мире. И в то же время, будучи звездой первой величины, Фирсов никогда не был ни на площадке, на за ее пределами эгоистом, как это свойственно очень многим лидерам команд практически во всех видах спорта. Ведь даже великий Бобров весьма прохладно относился к коллективной игре, а те же Альметов и Александров сразу же начинали капризничать, как только к ним ставили другого партнера. Альметов, например, был нетерпим к ошибкам партнера и не желал отвечать за его промахи. Чего никогда не позволял себе Фирсов, всегда деливший поровну со своими партнерами и шипы, и розы.
Правда, к счастью для них, роз было все же больше. И в первую очередь это касается его работы с молодыми Викуловым и Полупановым. Анатолий с великой охотой взял на себя роль этакого дядьки-наставника и играл на своих молодых партнеров. А когда они забивали, радовался так, как не радовался даже своим собственным шайбам. Так радуются родители успехам превзошедших их детей. Светло и бескорыстно. А ведь будь на его месте другой человек, знаменитой полупановской тройки вообще могло не быть.
Да и кто на месте Фирсова отказался бы ехать на чемпионат мира с такими хоккейными асами, как Борис Майоров и Вячеслав Старшинов, и взял бы себе в напарники пусть и способных, но совершенно еще необстрелянных Полупанова и Викулова? Надо думать, немногие. Игра со Старшиновым и Майоровым уже по определению предполагала и славу, и почет, и награды. А тут...
Но надо отдать должное и Борису Майорову, увидевшему всю перспективность новой тройки и попросившему Тарасова оставить Фирсова с его молодыми партнерами по ЦСКА, а в их звено включить блестящего Виктора Якушева. Что дало повод Анатолию Владимировичу, как во всяком случае писал он в одной из своих книг, извиниться перед Борисом за то, что до сей поры считал его эгоистом.
Но ведь по большому счету этого было мало! И не пожелай сам Фирсов взвалить на себя этот груз, благоволивший к нему Тарасов наверняка поставил бы его к великим спартаковцам. Ведь последнее слово всегда оставалось за ним. И когда он сказал его, всем стало ясно, что в команде есть не только великий хоккеист, но и не менее великий человек. Ну а чем тот эксперимент закончился, хорошо известно. Тройка Викулов — Полупанов — Фирсов блестяще выступила на том чемпионате мира и вскоре стала в один ряд с такими прославленными звеньями, какими являлись тройки Виктора Шувалова, Алексадра Альметова и Вячеслава Старшинова.
К радости Тарасова, Фирсов оказался ко всему прочему и неплохим педагогом. И помогал он своим молодым партнерам спокойно и доброжелательно, ни разу не дав им почувствовать существовавшую, особенно поначалу, огромную разницу между ними и им. Он не только учил, но и постоянно советовался с ними, что подкупало куда больше, и надо было видеть лицо немного мнительного Полупанова в эти счастливые для него минуты.
Но в то же самое время Фирсов никогда не был слепым исполнителем замыслов Тарасова и в 1968 году, проявив себя в качестве хоккейного тактика, смотревшего далеко вперед, предложил Тарасову весьма любопытный выход из зоны. Смысл его идеи сводился к искусственному замедлению игры, во время которого он начинал с игравшим в защите Владимиром Лутченко неторопливый розыгрыш шайбы, притупляя таким образом бдительность противников и отвлекая их на себя. Ну а затем следовал выверенный пас на получавшего большую свободу для маневра и «забытого» соперниками Полупанова, рвавшегося к воротам.
С должным пониманием отнесся Фирсов и к нововведению Тарасова, стремившегося играть по системе два — один — два, или, говоря проще, с полузащитником. А ведь, как писал сам Тарасов, некоторые даже самые великие в ЦСКА встретили его предложение весьма прохладно. Но Фирсов был Фирсов, и ради дальнейшего развития хоккея он был готов на все. Прошло несколько недель, и его освоившая новую тактическую схему тройка заиграла с еще большим и до той поры невиданным блеском, то и дело ставя перед противниками неразрешимые задачи.
«Все, кажется,— писал Тарасов,— усвоил и освоил этот талантливейший хоккеист, но по-прежнему подходит ко мне и просит, сам, подчеркиваю, просит повысить к нему требования: придумать ему новое упражнение, дать новое задание. И никогда Фирсов не сомневался в новой идее, в новом упражнении, каким бы странным или неожиданным оно ни казалось ему. Он не колебался, не терзался, а вдруг это упраженение неверно, а вдруг эта тактическая задумка ошибочна и мы зря тратим время. Он понимает необходимость эксперимента, и это рождает исключительно интересную для тренера обстановку, атмосферу творчества и поиска».
Да, рядом с ним играли великие спортсмены, и все же Фирсов превосходил их по совокупности игровых характеристик. Не случайно именно он признавался три раза лучшим нападающим мира и четырежды стал лучшим бомбардиром мировых первенств. Хотя провалы случались, конечно, и у него, как это было, наверное, в его самом неудачном сезоне 1968 года. Отдыхая в Варне, Анатолий порезал о стекло ногу, и она довольно долго заживала, мешая ему полноценно тренироваться. Но едва рана стала затягиваться, как навалилась новая беда.
Занимаясь в гараже с машиной, Анатолий забыл поставить ее на тормоза, она съехала с места и придавила ему руку. Да так, что больше месяца он был вынужден ходить в гипсе. Но и здесь сказался его не привыкший отступать ни перед какими трудностями характер, и, не имея возможности тренироваться с клюшкой, он все эти дни катался с пудовыми веригами на поясе, поднимал тяжеленную штангу, занимался акробатикой, силовыми упражнениями и даже умудрялся играть одной рукой в баскетбол. Хотя и здесь тренировки ему давались с трудом, поскольку все еще давала себя знать так неудачно порезанная на пляже нога. Да, он подготовился к сезону, и все же в первых матчах играл без присущего ему блеска. Но уже очень скоро и специалисты, и зрители снова увидели на льду того самого Фирсова, которого привыкли видеть.
Конечно, любые споры на тему, какой хоккей лучше, тот, советский, или сегодняшний, бессмысленны и бесперспективны. И только одно не вызывает ни у кого сомнений: закончивший играть тридцать лет назад, Фирсов и сейчас выделялся бы на площадке, ибо он был одним из тех немногих, кто не только опередил свое время, но и остался неподвластен ему. «Хоккеистом современным, играющим в сегодняшний хоккей, представляется мне Анатолий Фирсов,— писал Анатолий Тарасов в своей книге «Хоккей грядущего».— Проследите за его игрой. Нужно быть оптимистом, нужно обладать мужеством, чтобы рисковать так, как рискует он. Приглядитесь повнимательнее к Фирсову, и вы заметите, что он всегда ищет самые острые, на грани ошибки, решения. Он начинает свой проход рискованно, ищет не простое решение, где можно обыграть какого-то зазевавшегося защитника, а пытается пройти сразу между двух, если не трех, игроков соперника. Это нужно ему, чтобы отвлечь на себя главные силы «неприятеля» и облегчить выполнение задачи товарищам».
И уж кто-кто, а он бы был завален приглашениями из НХЛ. Хотя сам он никогда не проявлял особого интереса к канадским профи. И в этом, думается, нет ничего странного. Хоккей в его исполнении был куда интереснее и одухотвореннее, чем у прямолинейных канадцев. Более того, Фирсова было даже сложно себе представить играющим в тот зачастую бездумный и однообразный хоккей, какой довольно часто можно видеть в НХЛ. Поэтому он и не был особенно расстроен тем, что в 1972 году ему не удалось принять участие в той самой знаменитой исторической серии. А играть он, конечно, мог, став весною на Олимпийских играх в Саппоро, как и всегда, одним из лучших.
После Саппоро сборную покинули Тарасов и Чернышев, и их любимцы Фирсов и Давыдов сменившему их Боброву были уже не нужны. Тем не менее ни у кого не вызывает сомнения, что играй Фирсов в той серии, в Канаде превозносили бы не только Третьяка, Харламова и Якушева, но и его.
Закончив играть, Фирсов работал одно время тренером ЦСКА, а затем возглавлял сборную «Золотой шайбы». Но и здесь он оставался все тем же Фирсовым, порядочным и привыкшим побеждать только в честной борьбе. И каково же было его возмущение, когда ему весьма настойчиво порекомендовали поставить семнадцатилетних ребят в готовившуюся к ответственной игре с чехосло-ваками команду. Так и не сумев убедить начальство в том, что оно губит ребят, он ушел из команды, беззаветно верившей в него.
Привыкший к жесткой, но честной борьбе, великий спортсмен не пожелал заниматься грязными делами, да еще с теми самыми мальчишками, из которых должны были, по его глубочайшему убеждению, вырасти порядочные люди. Свою принципиальность он проявлял и в одном из районных советов Москвы, где вел спортивную работу среди детей и подростков. В последние годы он занимался политикой и даже был депутатом, что отнимало у него много времени и не позволяло ходить на хоккей.
В последние годы жизни Анатолий Васильевич снова стал проявлять интерес к игре, которой отдал всю свою жизнь: он не только посещал хоккейные матчи, но даже выступал за ветеранов. И когда во время чемпионата мира в Санкт-Петербурге он снова вышел на лед, никому и в голову не могло прийти, что это был последний выход на лед легенды советского хоккея.
Смерть любого человека всегда наводит на самые грустные размышления о бренности всего сущего и неизбежности неотвратимого. Но когда уходят из жизни такие люди, как Анатолий Фирсов, всегда испытываешь чувство какой-то несправедливости. И все же заканчивать рассказ о великом хоккеисте в минорных тонах не хочется. Память об Анатолии Васильевиче Фирсове будет жить до тех пор, пока люди будут играть в хоккей. А в него будут играть всегда.
Купить хоккейную атрибутику ХК "ЦСКА"
